Предлагаем одну из лучших работ конкурса "Созвездие талантов" 2013 г. «Важный ненужный человек» - немного грустный, щемящий рассказ. Автор с вполне сложившимся языковым стилем, проявленным в тонкой и красивой, как кружево, прозе.  Может быть, кто-то узнает себя в герое этого рассказа?

Важный ненужный человек 

Головченко Наталия

Санкт-Петербург

В углу классной комнаты мелко подрагивала паутина, словно бы неуверенно, будто бы делая это так, чтобы никто не заметил. Ей мешало едва уловимое дуновение от окна, под створкой которого внизу застрял буроватый лист – следствие запоздавшей осени, только начавшей было делать из деревьев акажу-гиацинтовое великолепие, иногда с оттенком тыквенным или шафрановым, но и в эту палитру закрадывались нефриты и малахиты минувшего времени года. Если прислушаться, то можно было бы даже услышать шелест прутьев метлы о безбожно убираемые листья. Морковная рябина стучала в стекло мерно и размеренно, будто маятник в часах.

Монотонность работы умов до удивления хорошо сочеталась с ленивыми взмахами метлой. Раз-два, раз-два…

-  … между прочим, до общеизвестного Александра Сергеевича Пушкина тема свободы рассматривалась, нет, вернее, поднималась в поэзии и не раз, тем же, например, Жуковским - «Свобода друг нам благодатный; Мы независимо, в тиши Уютного уединенья, Богаты ясностью души, Поем для муз, для наслажденья, Для сердца верного друзей...». Но я, пожалуй, отвлекся... Подумайте, насколько удивительно должно быть то, как используют похожие символы разные авторы в разный период времени, взять хотя бы «Бурю» Шекспира и «Грозу» Островского. Гроза сопровождается молниями и громом, а буря есть шторм, волнение на море. Совпадение как…

Волнение на море, штормовая гроза или буревые молнии. Тихий голос учителя никогда не показывал какие-либо эмоции по поводу того, что он говорил. Говорил, говорил целых сорок пять минут – и сразу же останавливался при звонке, будто бы в нем было устройство, которое выключало его в определенный период времени, как таймер, который досигналил свое и замолчал. До того момента, когда им снова пожелают воспользоваться.

На первый взгляд, в сухопарой фигуре можно было мгновенно увидеть все, что привело ее на это самое место, в этот самый кабинет. Биографическое повествование не требовало особых пространных изложений: тихое детство, не позволяющее  особых изысков, да и даже нормальных увлечений, свойственным детям (вроде невинных игр во дворе – штандер, выбивала, пионербол). Строгие родители, сохранившие свои социалистические взгляды на мироздание и после развала Советского Союза, неброская юность, подработка вожатым пионерского лагеря, незаметная молодость, попытка устроиться в аспирантуру, развал СССР, малопритязательная зрелость… Наконец, работа в школе, легкое и вялое соперничество на пост заместителя директора по воспитательной работе, полная и безоговорочная капитуляция обратно в свой личный кабинет, выстраданный большой методической нагрузкой.

- … конфликт «отцов и детей» в «Грозе» должен вам показаться знакомым уже по изученном нами романе Тургенева. Разве не заметно, насколько русская литература наполнена аллюзиями и отсылками к другим, уже существующим произведениям? Впрочем, оба  написаны практически в одно время: «Отцы и дети» - в…

 Снизу вверх: темные туфли, темные брюки, темный вельветовый пиджак, чуть больше чем надо распахивающийся на груди, особо оригинальный галстук особо оригинального узора – черный в тускло-синюю полоску, никаких (боже упаси) пятен от горчицы на рукавах и чернил на руках, плотно застегнутые пуговицы белой рубашки, воротник стоечкой, одеколона нет, в крайнем случае – запах мыла, волосы тоже некогда темные, теперь же тускловатые с сединой - вот и все, что дополняет неприхотливый портрет. 

Пожалуй, единственную живость серовато-черной гамме (цвет лица, к слову говоря, вполне сочетался) придавали часы и глаза. Часы были старые, глаза тоже. Глаза жили с умеренным упоением лишь тогда, когда их владелец заводил речь о своем предмете. Это дополнение стоит упоминания, хоть механическое существование тела отвлекает и заставляет подумать, будто бы в душе уже давно царствует равнодушие ко всему.

-… не было бы лишним упомянуть другие пьесы Островского, которые могли бы вас заинтересовать. «Бесприданница», допустим, показалась бы вам довольно-таки актуальной для современной молодежи. В этой пьесе действие разворачивается на берегу Волги, главная героиня, Огудалова, обедневшая дворянка, имеет трех дочерей, но держит открытым дом, надеясь устроить им удачную па…

Замолчал. На какой-то момент показалось, будто в его идеально налаженной системе произошел сбой.

- Вам что-то кажется смешным, Андропова?

Осветленные русые волосы, кофта цвета лосося, вытертые по моде джинсы; нос вздернутый, тщательно замазанные тональным кремом веснушки и, так сказать, акне.

- Да нет… Иннокентий Степанович, - рука с обкусанным маникюром чуть сильнее сжала журнал под партой, но не убрала его, да и соседка (клетчатая-рубашка-джемпер) слегка подталкивала локтем и чуть наклонялась в сторону: мол, кончай быстрее, он продолжит, и мы договорим. (Перетрем то, что накрутила себе Катя; она ведь специально темнит себе волосы, чтобы не было заметно, что они рыжие, отвратный же все-таки цвет, да еще и с проплешинами). – Я… мы уже все, - все еще нужно было что-то добавить, а в таких ситуациях всегда говорится то, что думается. - Просто достала эта литература, скучно, бред какой-то вечный, да и мы ведь не проходим эту… эту фигню, зачем рассказывать про нее-то? Я не против Пушкина, давайте Пушкина, зачем нам Жуковский, а-а?

Можно было подумать, что пиджак учителя сейчас разойдется по швам, как и он сам, а шестеренки повыскакивают из головы, как у испорченного робота. Уж больно у него был непонимающий вид, который скорее даже напоминал жалкий.

- Я не думаю, что расширение кругозора так уж повре…

- Но блин, нам ведь это не пригодится в жизни, - у соседки октава голоса чуть выше, еще выше, понапористее. – Зачем, если мы Жуковского не проходим-то? Да и про Пушкина можно покороче, нам ведь ЕГЭ не по литературе сдавать. Почему нельзя учить то, что по программе надо? Вот и грузите гуманитарный класс,  нам-то не надо вообще.

«Вообще» звучит как характерное «ваще». «Нам-то это не надо ва-аще».

- Миронова, вы будете выступать со своим красноречием только тогда, когда получите по моему предмету хоть одну пятерку заслуженно.

Учитель совершил поспешный побег в дальнюю часть комнаты, но только для того, чтобы подвести итог своим словам звучным хлопком – он открыл окно, выдернул лист и выбросил его.

- Я, пожалуй, устрою проверочный тест в следующий четверг. Посмотрим, насколько вы усвоили материал.

«Проверочный тест» вызвал разве что скептические хмыканья и смешки, но они были, как обычно, проигнорированы.

«Это ведь дети, просто дети. Они сами не знают, что им еще пригодится в жизни» - вечная мантра уже не настолько успокаивала, но, по крайней мере, заставляла отвлекаться. К тому же прозвенел спасительный звонок. Спокойно, кратковременный отдых, чай-бутерброд…«Божественная комедия» двадцать минут!

***

Если выйти из школы, повернуть налево от нее и пройти вперед  метров двести, то  можно выбрести на шумную улицу, где находится рынок, небольшие сельскохозяйственные магазины, один крупный супермаркет известной Петербургской сети, швейные магазины, лавки со свежими овощами и фруктами; много-много домиков-коробочек окружали эту потребительскую среду. Все разные – где двадцать этажей, а где всего-навсего десять. Красные, зеленые, серые, бело-красные, бело-зеленые, бело-серые – на любой мещанский вкус! Львиными гривами на дорогах лежали опавшие листья, уже успевшие разметаться под сапогами и туфлями прохожих за столь долгое время. Уже наступил октябрь как-никак, но ветер лишь слегка поддувал в воротники пальто, словно бы выискивал слабые места рода человеческого, столь неосмотрительно надеющегося на снисхождение, вроде позднего лета.

Обычно он задерживался, чтобы купить на развес какие-то продукты: вроде шинки, но ни в коем случае не сыра и не творога (молочные продукты, увы, плохо влияли на его организм, особенно в таком возрасте). Иногда заходил в чайный, чтобы пополнить свои запасы бергамота, но зачастую шел по прямой, сворачивая на небольшую улочку, которая выглядела по-разному упоительно в любое время года, за исключением, пожалуй, неснежной зимы. Сейчас, пользуясь полноцветием красок- от темно-вишневого до охры и морковного- кроны деревьев из последних усилий удерживали на себе это коронное великолепие, как бедняк – последнюю монетку. На углу дома номер двадцать пять по улице Кленовой – как всегда, точный как часы – в небольшой, почти крошечной комнатке, почти что пародийно напоминающей летние ларьки с фруктами, которые сворачивались и убирались ближе к холодной погоде, сидел и набивал набойки на замшевые туфли мужчина. Ему было лет шестьдесят, или близилось к тому. Даже если нельзя было назвать учителя литературы самым наблюдательным человеком, проходящим по этой улице каждый божий день, даже он один раз удивился этому постоянству, с которым уже почти что старичок все чинил сапоги, туфли, башмаки, босоножки, ботфорты, мокасины в своей крошечной мастерской изо дня в день вот уже двадцать лет.  В этом было что-то умиротворяющее, обнадеживающее, чувство какой-то константности, непрерывности бытия, будто бы все последующие лет пятнадцать-двадцать люди будут проходить мимо этой мастерской и успокаивать себя осознанием того, что хоть что-то в этом мире не меняется. Может быть, в этом и была его подсознательная цель?..

Ключи привычно наткнулись на препятствие, когда он попытался повернуть их в замке – у него уже вошло в привычку пытаться открыть дверь «неправильно», прежде чем повернуть как нужно. В квартире было тихо, даже часы тикали почти  бесшумно в гостиной. Иннокентий Степанович разделся, пообедал, затем принялся чистить стол – вдоль, поперек, оттирая несуществующую грязь. Невроз навязчивых состояний – вот что скрашивало его одиночество практически всегда. И пусть на работе приходилось более-менее скрывать эту черту (как он полагал, характера: излишнюю чистоплотность), но дома щепетильность брала верх. Вряд ли он когда-либо осмелился положить чистое яблоко на стол, пока бы не помыл его с особым рвением. Спортивные залы, раздевалки для учителей и учеников вызывали у него более чем панический синдром, заставляющий е всеми силами избегать подобных мест. Тяжело было бы представить, что с ним бы случилось, если бы он хоть раз в своей жизни оказался в пределах досягаемости какой-нибудь впечатлительной дамы возраста Лолиты с ее же синдромом влюбленности во взрослых мужчин. Скорее всего, он бы удавил бедняжку со всеми ее потными миниатюрными ручками, малиновой помадой, дешевым парфюмом и размазанным по лицу тональным кремом без всякой меры только после того, как она повесилась бы ему на руку.

Прецедентов, разумеется, не было даже со стороны взрослого женского пола. На данный момент «актуальность» женского внимания к  неженатому полуседому мужчине за сорок могла быть возможна разве что в том случае, если бы он работал кем угодно, но не учителем литературы или дворником.( Зарплата, кстати говоря, тоже была равноценной «актуальности» возможного внимания).

Покончив со столом, он посмотрел на часы. Почти четыре. Под мерное тиканье он принялся за кухонную утварь, протирая ее аккуратно, размеренно, не оставляя ни единого несуществующего пятна. Он скрашивал свой досуг так спокойно и уравновешенно, будто бы не мог найти себе иного, более подходящего занятия. Возможно, его и не было вовсе.

Стоило стрелке часов переместиться ближе к низу циферблата, раздался негромкий щелчок. Иннокентий Степанович отложил в сторону тряпку, оперся руками о стол и выпрямился, распрямляя затекшую спину. Затем вышел в коридор из кухни и принялся методично собираться – одежда учителя сменилась одеждой уборщика, правда, в не менее аккуратном и чистом виде, пальто он одел то же. Когда-то еще давно, во время первой нужды в деньгах, он, стесняясь своей второй должности, старался одевать что-то еще более незаметное, но вскоре перестал. Все равно, кого это заботит?..

Если бы Иннокентий Степанович умел использовать иронию, то ситуация бы показалась ему в какой-то мере иронической. Утром и днем учительствовать в школе, а вечером – подметать и мыть полы, стирать пыль, оттирать от парт следы замазки и ручки, переворачивать стулья и столешницы, чтобы отодрать от них жвачки – ситуация воистину похожа на горькую насмешку. Но его это особо не волновало. В конце концов, не работать же ему репетитором по литературе. «Репетитор по литературе» звучит скорее как анекдот.

И все-таки, из года в год приходя к новому классу, он каждый раз снимал очки и окидывал немного усталым взглядом  учеников: еще не зная ни одного по имени, он – с каким-то проблеском надежды во взгляде – выискивал среди них тех, кому был бы интересен его предмет – хоть чуточку, хоть настолько, чтобы не возникало желания сорвать его урок громким гоготом с задних парт или же просто уставиться в журнал под партой или в телефон. Но глаза быстро гасли: он не находил тех, кому бы это было интересно. И с коротким вздохом он клал классный журнал на стол, говорил: «Сначала отметим присутствующих…», а дальше запускался механизм: из года в год одно и то же, все то же самое разным ученикам, многие из которых в будущем выберут профессию адвоката, юриста, инженера, да пусть даже и маникюрщицы, но только не работу литератора, или же учителя, или того же филолога.

Как и в беспомощности человека, который не до конца осознает свою ненужность, было что-то неуловимо трогательное, так и сам учитель выглядел слегка мило-нелепо, как шут или же комедийный актер немого кино. Бастер Китон даже и прославился тем, что его амплуа было «Комик без улыбки».

Еще один год, как виток спирали, как колесо… Еще один год, ведущий по дороге бесконечной и непрестанной, как нитка, соскальзывающая с катушки, как поворот винтика в часовом механизме, как стрелки, двигающиеся по кругу, как шкурка мандарина, соскальзывающая вниз во время  чистки, как волны - бронзовые узоры, как цепь событий – будничных, обыкновенных, иногда со своими юмористическими или драматическими вставками: все это не более чем жернова, заставляющие крутиться ветряные мельницы человеческой жизни.

Однажды мужчина преклонных лет остановился напротив мастерской на улице Кленовой, его глаза смотрели в одну точку – неприхотливую надпись «Ремонт обуви», а руки держали что-то длинное и белое. Он был спокоен, но в то же время чувствовалось, будто бы он делает что-то, на что не решался уже долгое время, и только сейчас  наконец решился окончательно.

 В конце концов он глубоко вздохнул и поднял руки. Его пальцы прикрепили небольшую табличку на самое видное место: «Закрыто на неопределенный срок».

А затем он ушел, и никто так никогда и не поменял надпись на этой нелепой комнатке, так пародийно напоминающей летний ларек с фруктами.